Русское Агентство Новостей
Информационное агентство Русского Общественного Движения «Возрождение. Золотой Век»
RSS

Письма из Донбасса. Часть 3

6 284

Правда о сражающемся Донбассе от Захара Прилепина. Часть 3

О Донбассе, воюющем с фашистским Киевом, сочиняется множество небылиц и выдумок. Захар Прилепин лично поехал туда чтобы увидеть всё своими глазами и рассказать своими словами – даже если кого-то рассказанное им и разочарует...

 

Письма из Донбасса. Письмо третье. Таймураз

Автор – Захар Прилепин

На днях гражданство Донецкой народной республики получил ополченец из Грузии. Тут, в Донбассе, множество ополченцев с невозможными, головокружительными биографиями, но случай Таймураза – так его зовут – совсем поразительный.

Имя его я не раз слышал от военкора Семёна Пегова: Таймураз часто и очень грамотно помогал нашим военкорам в работе – всегда знал, куда нужно поехать, чтоб было максимально информативно и зрелищно, но при этом шансы быть убитым оказывались, по возможности, минимизированы.

Женя Поддубный, тоже военкор, передавал в администрацию документы Таймураза на получение паспорта, и я, пользуясь случаем, попросил его познакомить меня с этим человеком. А то всё судьба не сводила. Ну, вот свела.

Высокий, красивый библейской красотой мужчина. Широко расставленные глаза, спокойный, внимательный, сдержанный. 37 лет.

Правда о сражающемся Донбассе от Захара Прилепина. Часть 3

Ополченец Таймураз

Я спросил у него, как лучше нам общаться – на «вы» или на «ты» – он говорит: «Как вам удобно». Имея дурную привычку тыкать всем подряд, я тут же перешёл на «ты», но в процессе разговора случилось что-то странное: спустя минут десять я понял, что могу с ним только на «вы» разговаривать.

Он вёл себя с безупречной корректностью, был доброжелателен и спокоен; но что-то было такое в нём… Короче, возникло ощущение, будто я разговариваю с аристократом – князем, к примеру; и посему место своё мне надо знать. Или, быть может, монахом. Или монахом из князей; как-то так.

* * *

Таймураз родился и вырос в Грузии, в Тбилиси. Скрывать не стану: у меня есть особенное любопытство к представителям другим этносов, воспринявших войну на Донбассе как свою, личную.

В начале войны даже визуально было заметно серьёзное количество выходцев с Кавказа: в основном осетины и чеченцы. Потом были ребята из Казахстана, встречал таджика, якута, приезжали из Франции, Сербии, немец был – погиб; но вот Грузия… с Грузией, сами понимаете, отношения непростые.

Глава ДНР Захарченко говорил мне как-то, что с той стороны стоит целое грузинское подразделение, его несколько раз пытались взять в окружение – но их особенно берегут и сразу отводят с позиций.

А тут вот что: передо мною колоритный выходец из солнечной Грузии. Поэтому я сразу спросил:

– Вы кто по национальности?

– Я грузин.

– Чистокровный? – не унимался я.

– Да. Грузинов не бывает наполовину, – мягко улыбнувшись, сказал Таймураз.

– И бывших, – посмеялся и я.

В 1995 году Таймураз вместе со своей матерью переехал в Луганск (с восьми месяцев он рос без отца – родители развелись), но гражданство у него так и осталось грузинское.

– Трудно было в Грузии тогда, в 90-е?

– Было очень трудно, длился переходный период. Появилась местная валюта: просто купоны обыкновенные. На них ничего нельзя было купить, или, если продавали, то по сумасшедшему курсу. Всё шло на российские рубли. Их достать было невозможно. Бюджетникам никто не платил зарплаты в рублях. Поэтому народ просто всё продавал.

Грузины ведь жили зажиточно в своё время. У нас в семье были всякие сервизы, люстры и прочее, и прочее. Это всё копилось годами: считалось, что вот я женюсь, у меня будет сервиз, у меня будет люстра. Сейчас это выглядит смешно, но тогда в это верили, и накопленное переходило из поколения в поколение.

И мы начали сдавать все эти вещи, на вырученное покупали хлеб, картошку. Про мясо вообще не было и речи. Газ, свет, вода – со всем были проблемы. Мы жили возле большой лесополосы. В детстве в этом лесу мы бегали: физкультура, прогулки – красиво там. А потом мы ходили туда и собирали щепки, чтобы на буржуйках варить еду. Это было в самом Тбилиси.

В квартире буржуйку не поставить. Мы ставили в подъезде. И вот 2-3 этажа собиралось – чтобы дрова экономить – готовили большую кастрюлю на всех. То есть просто стояла кастрюля в подъезде: возвращался кто-то домой, подходил, насыпал себе еды (она же постоянно подогревалась), шёл домой кушать. Такое время было.

– А почему поехали не в Россию, а на Украину?

– Тогда Россия была для всех, все в неё рвались. В Россию – это было очень дорого. А у нас друзья семьи были с Луганска.

* * *

– В Луганске кто тогда по большой части жил – украинцы, русские? На каком языке они разговаривали?

– В Луганске всегда говорили на русском языке – это был приоритет. Государственным языком считался, конечно, украинский, но все и всегда разговаривали на русском. Совещания в обладминистрации проходили на русском языке. Старались разговаривать на украинском, только когда Тимошенко приезжала в регион и все пытались ей соответствовать.

– Учебники были уже с украинской историей?

– Да, конечно. У нас были предметы – украинский язык и литература. Я был освобождён от них, но посещал эти занятия. Мне было интересно. Мне языки легко даются. Интересно было изучить язык, я его выучил – я ведь проживал на Украине, это было естественным. Но, преподавая все остальные предметы, учителя разговаривали на русском языке. Мы заполняли тетрадки на русском языке, хотя вывеска на фасаде школы была на украинском.

– Какая-то политизированность чувствовалась там тогда?

– Нет, у нас этого не было. В Киеве национализм и политизированность больше ощущались. Национализм без фанатизма. Это ощущалось и когда я путешествовал по Украине: я был во Львове, в Запорожье, в Виннице. Мне было интересно посетить разные регионы, познать культуру страны. Там это ощущалось, в Луганске – никогда. В Донецк я тоже приезжал. Здесь был единственный «Макдональдс» на тот момент, и мы со студенчеством, конечно, мотались сюда, это был такой фетиш. Здесь было точно так же всё на русском, всё просто, никакой политизированности. Атмосфера была – люди просто жили. Такое цивилизованное, красивое село, которое превратилось в город.

Правда о сражающемся Донбассе от Захара Прилепина. Часть 3

– В Луганске я закончил Машиностроительный институт. Когда поступал – это ещё был Машиностроительный, а когда заканчивал – университет им. Владимира Даля, экономический факультет, международные отношения. Периодически я ездил в Грузию, и с каждым разом мне было всё тяжелее ездить, потому что я понимал, что мне сложно общаться с ровесниками, потому что они остаются на том же самом, прежнем уровне. Образования они никакого не получали.

Если они и учились в ВУЗах, то эта учёба носила символический характер: друзей проведать, потусоваться в центре города. И я многое начал понимать, как раз обучаясь на Украине. У нас в семье русский язык никогда не был второстепенным. Он был вторым главным, и я с детства разговаривал на русском языке, родители разговаривали свободно, бабушка с дедушкой. У меня дедушка был военным лётчиком, служил в России. Поэтому русский язык был абсолютной нормой. Ну и до развала – все разговаривали на русском языке, неважно там, дети, взрослые.

– А сейчас?

– Весь бизнес построен либо с Украиной, либо с Россией, либо с Белоруссией, либо с Казахстаном, а это страны, где разговаривают на русском языке. В Беларуси никто не захочет разговаривать на английском, просто потому, что его мало кто знает. В Таджикистане ещё меньше. Мои сверстники в Грузии сейчас платят деньги репетиторам для того, чтобы выучить русский язык. Более того: учительница русского языка сегодня в Грузии зарабатывает больше, чем учительница английского языка, потому что учителей мало.

* * *

Я заказал себе пива и рюмку водки, а Таймураз чай.

Он отвечал размеренно, никогда не повышая голоса – не то чтобы отстранённо, но не вкладывая в рассказ какие-то явные эмоции. Даже когда подробности начнутся вовсе обескураживающие, а события приобретут характер откровенно трагический, голос и манера его речи не изменятся.

– 14-й год, Майдан – где эти события вас застали?

– Как экономист, я работал в Москве, в логистических компаниях. Для меня военная ситуация была достаточно далёкой, политикой я тоже не интересовался до такой степени, чтоб проявлять какую-то активность… Но, когда начались волнения непосредственно здесь, по телевидению рассказывали про авианалёты – для меня это стало шоком. Применяется авиация, тяжёлая техника: дикость.

Мне как человеку, который жил в этих местах, всё происходящее было очень сложно представить. В голове у меня была полная каша – я ничего не понимал. Зато знал, что могу сам поехать и посмотреть. Всё получилось очень просто: я купил билет на самолёт из Домодедова до Борисполя. Это было в апреле 14-го. На работе я взял себе выходные за свой счёт. У меня ещё работа такая, что я могу себе позволить выходные брать и вести какие-то дела удалённо.

Но... как говорится, хочешь рассмешить Бога, расскажи ему о своих планах. Я не планировал, что это может растянуться на такое количество времени. Я взял неделю, и с запасом ещё вторую. Почему я взял две недели? Ну, думаю, приеду, увижу всё, но у меня же ещё есть друзья студенческие, с ними нужно встретиться. Я взял запас без каких-либо планов. У меня с собой была одна сумка, в ней сменное бельё и банка витаминов. Думал, ну что там ещё надо на две недели?..

(...Таймураз вернётся домой только через год. Вернее сказать, никакого дома у него уже не будет).

* * *

– В Киеве всё было прекрасно, – рассказывает он про впечатления весны 2014-го, – Киев жил своей жизнью. Из Киева я купил билет до Луганска – на поезде. Пообщался там с проводницами, которые тоже были из Луганска. Они сказали, что в Луганске ничего особенного не происходит. Сидят люди в здании СБУ, забаррикадировались, и всё. Подъезжаем мы к Славянску, остаётся там сколько-то километров, пассажирам говорят, чтобы они к окнам не подходили, сидели по своим местам: в Славянске стреляют, там всё серьёзно. Я спросил у проводницы, когда будет следующий поезд. Мне сказали, что будет вечером, тоже проходящий в сторону Луганска. Ну, думаю, выйду тогда, всё равно мимо проезжаю. 15 апреля в 7:30 я вышел со своей сумкой в Славянске.

Я бороду носил всегда. И примерно в таком же как сейчас виде, только с более короткой причёской я иду по Славянску: всё мирно, тихо, город убирают, люди куда-то проходят по своим делам. У местных жителей есть особенность – они ходят не с сумками, а с пакетиками. Вот, пакетик, – кто идёт на работу, кто на учёбу. Я купил кефира, посидел, попил. Думаю, сейчас народа станет побольше, поговорю с людьми. Но для меня уже было понятно, что ничего здесь не происходит.

Просто блокпосты поставили, ну ребята в балаклавах стоят там, с дубинками. Тогда ещё оружия не было: какие-то там щиты, палки. Выглядело это всё достаточно смешно: какая-то игра «Зарница» мальчишечья. Думаю: вечером уеду. Допил кефир и решил пройтись дальше по улице. Прошёл примерно метров двести до первого блокпоста на выезде из города.

Так вышло, что я приехал в тот день, когда должны были хоронить ребят из Славянска, которых расстреляли на блокпосту. Мимо проезжала машина, расстреляла их – молодых жителей Славянска.

– Тот самый случай, когда нашли визитку правосеков – все тогда издевались над этой новостью, а потом выяснилось, что визитка всё-таки была… – вспоминаю я.

– Меня на блок-посту остановили, попросили показать документы, досмотрели личные вещи. Я совершил глупость, когда сказал, что просто приехал посмотреть. Слово «посмотреть» после расстрела ребят на блокпосту, конечно, вызвало у них внутреннюю агрессию. Говорят – вы тут ходите, смотрите, потом приезжают люди, стреляют. Они вызвали микроавтобус и меня повезли в здание СБУ на проверку. Так я провёл 42 дня в подвале СБУ у товарища Стрелкова.

Правда о сражающемся Донбассе от Захара Прилепина. Часть 3

Такой поворот сюжета, признаюсь, был для меня совершенно неожиданным. Некоторое время я смотрел на своего собеседника и лихорадочно думал: может, Поддубный всё перепутал – и вместо легендарного ополченца Таймураза привёл какого-то Таймураза, пострадавшего от сепаратистов.

– Там, в процессе допросов, появлялись ли вменяемые люди, которым можно было всё как-то объяснить? – аккуратно спрашиваю я.

– Учитывая то, что я сейчас здесь с вами сижу, вменяемые люди там были, – едва-едва улыбаясь, отвечает Таймураз. – Я понимал, что, в лучшем случае, меня расстреляют, а в худшем случае я погибну в ходе очередного допроса. Потому что люди, которые хотят услышать то, что хотят, они в любом случае пытаются это получить. У них всякая последовательность в ответах вызывает агрессию: мол, неужели ты сильнее нас, мы же тебя по любому можем сломать.

И когда ты рассказываешь, что живёшь в Москве, что у тебя есть семья, есть телефон и всё это можно проверить, – в том числе у меня на теле татуировки имеются достаточно давно и найти второго такого же человека просто нереально... И это всё равно не срабатывало. 42 дня я всё равно провёл на подвале. Я встречал новых людей на подвале и провожал старых. То есть я стал там неким старейшиной. Потом нас перевезли в РОВД в Славянск, мы сидели в ИВС. Там были более комфортные условия, потому что в СБУ был реальный подвал.

– Среди допрашивавших вас были какие-то известные люди, которые потом вам встречались? Приходилось пересекаться с теми, кто допрашивал?

– Да, конечно. Только я сейчас не хотел бы об этом говорить, потому что упомянутые вами люди сегодня занимают официальные посты. Собственно, к ним у меня никаких претензий, так как именно они стали тем буфером и в конечном итоге гарантом того, что я сегодня живой.

– Как вы оттуда выбрались в конце концов?

– 3 июня в Семёновке началось полномасштабное наступление, был очень жёсткий бой – и большие потери среди ополчения… Появились потери – понадобились резервы. Был придуман штрафбат, чтобы было кому копать окопы. Мне посчастливилось попасть в этот штрафбат. Его только создали, и 4 июня мы уже копали окопы под огнём миномётов.

На второй день случился такой обстрел, что конвойная служба, которая нас охраняла, просто потерялась. И я обращаюсь к ополченцу Боцману, который и сегодня служит и находится в добром здравии: «...Поговори, чтобы оставили меня здесь. Потому что на подвале – это точно не моё. Я не буду никуда бежать. Не зря же я провёл 42 дня на подвале, надо завершить эту историю правильно».

Тогда ещё не было никакой «Спарты», но Моторола уже руководил своей группой. Было его волевое решение – он взял и позвонил в военную полицию. Мне тут же выписали вольную и я остался там на переднем крае войны у Мотора в отряде.

* * *

– Нет-нет-нет, подожди, – прошу я, почему-то перейдя на «ты», – как так могло случится? У меня психологически это не стыкуется. Ты безо всякой вины сидишь полтора месяца на подвале, тебя допрашивают, тебя пытаются запугать, унизить – ты же, напротив, должен всю эту «русскую весну» возненавидеть и уж точно не воевать за неё. Какая-то идеологическая подоплёка должна была возникнуть? А то получается: приехал, сел, из тюрьмы пошёл на войну – какой-то важный момент выпадает.

– Вы правы, – вдруг согласился Таймураз, он так и будет последовательно называть меня на «вы», – Идеологическая подоплёка возникла в подвале СБУ. Вроде как я военнопленный, непонятно по каким мотивам угодивший в подвал. Чем дольше я сидел, тем лучше я понимал, что меня просто так не отпустят. Мало ли: я выйду и расскажу, что сидел на подвале. Сейчас правду может рассказать каждый, даже без журналистов. Просто сесть у Интернета, включить камеру и всё.

Но с другой стороны, я видел, что нам приносят ту же самую еду, которую едят ополченцы. Нам всем готовили местные жители. Обычные люди приносили нам консервы, компоты, всякие закатки. Ополченцы, которые с нами выезжали, нас охраняли – они с нами делили эту еду.

Наконец, я был поражён, что ополчение составляли местные. Все они были люди не военные. Спрашиваю у одного: а ты чем занимался? Говорит, на рынке очками торговал. «А зачем тебе, – спрашиваю, всё это?» Он: «Ну как? Я же в Славянске вырос, здесь у меня мама живёт, здесь отец похоронен».

Для меня всё это явилось мужским показателем: люди ничего не бросили, не убежали. Они не наступают, не убивают, они просто защищают свою территорию… К тому же, на подвале были разные люди: имелись представители «Азова» и другие, им подобные. Через две-три недели уже было понятно, кто есть кто на самом деле.

* * *

– А в Москве у вас остался кто-нибудь?

– Супруга с ребёнком.

– Они подали в розыск, когда вы пропали? Или вы смогли как-то передать им весточку?

– После этих 42-х дней только на третий день я смог позвонить. В Семёновке тогда не было никакой связи. Попросил ребят-журналистов, чтоб позвонили и передали, что я нахожусь там-то и там-то и при первой возможности наберу.

– И? – не унимаюсь я, – Когда вы с женой поговорили впервые? Какой была её реакция?

Таймураз секунду молчит, потом всё в той же совершенно спокойной манере поясняет:

– Это сложно объяснить постороннему человеку, сложно понять умом. Но ещё в Москве, собираясь в дорогу, я понимал, что еду туда, где идут боевые действия, и я могу просто оттуда не вернуться. У меня был опыт, когда мой приятель уехал по туристической путёвке и пропал. И у его жены возникли трудности с документами, с разрешениями и тому подобное. Поэтому я развёлся. Это было не просто, потому что супруга не понимала, как такое можно совершить. Но я переписал всё, что у меня было, на неё и уехал. И когда я сидел на подвале, я понимал, что поступил правильно.

(Здесь возникла пауза, я снова пытался хоть как-то обдумать сказанное. Таймураз невозмутимо ждал следующего вопроса. Если б я молчал три минуты, он тоже молчал бы и, ничем не смущаясь, ждал).

– ...сколько вы были в браке?

– С 2011 года.

– То есть, три года?

– Да, но до этого мы были знакомы пять лет, поэтому нажитого общего было много. Тем не менее, этот поступок я совершил.

– Правильно ли я понял, что у вас уже не было отношений? Или, когда ты всё-таки дозвонился, она сказала – приезжай уже домой, прекрати всё это?

– Конечно, для неё это был шок, и она просила приехать, но я сказал, что не смогу этого сделать. И это был выбор не между семьёй и войной. Я должен здесь остаться, потому как оказался не случайно в этих местах.

– Сколько было твоему ребёнку тогда?

– Два года. Сейчас уже четыре.

* * *

Я больше ничего на эту тему не спрашивал, хотя… Ну, действительно всё это сложно понять умом. И если ты хочешь перевести имущество на жену, разводиться не обязательно. Но человек сделал так как сделал, и мы можем только принять это как данность. Мы знаем только то, что нам сказали. То, что мы хотим додумать по этому поводу, в конечном итоге характеризует исключительно нас самих.

– Моторола легко тебя вытащил из заключения, Таймураз. Он на тот момент обладал таким статусом, что мог элементарно позвонить и сказать: вот этого к себе забираю?

– Да, у него был именно такой статус. Чтобы вы понимали, Семёновка – это был такой край, который всё держал. На самом деле, это даже смешно, и сейчас уже можно об этом говорить, но у нас не было ничего для того, чтобы сдерживать этот рубеж, кроме автоматов. Гранат было штук десять – это не преувеличение. Ничего тяжёлого, чтобы сдерживать танки. Только люди, вера и автоматы. В Семёновке было не больше трёхсот человек.

С левой стороны были люди полевого командира Корсара, посредине стояли мотороловские, с правой стороны – люди командира Наиля, его потом ранили и командиром стал Викинг. И дальше ещё Поэт стоял. Может, я кого-то не упомянул, но на Семёновке было четыре или пять полевых командиров. Окопы вдоль Семёновки, болото, небольшое поле и всё. Через мост уже стояла армия ВСУ. К нам они могли просто подойти, но они не знали наше состояние. Или ничего не умели.

(Скорей, ничего не умели, – думаю я. Совсем недавно мне рассказывали ополченцы, что уже в Семёновке в ряды «сепаратистов» были внедрены два офицера СБУ, их потом вычислили. Если СБУ хоть какую-то работу выполняло, они должны были бы знать про «десять гранат». Правда, когда я спросил у Моторолы, слышал ли он про рассекреченных офицеров, он посмеялся и сказал: ничего такого не помню).

– Почему провалилось их первое наступление, – рассказывает Таймураз. – Они просто пошли через мост. И когда их стали обстреливать, они приняли решение просто сойти с моста. А там была болотистая местность. Они сошли и стали как на ладони в поле. По тебе стреляют, а ты в поле. Трава не защищает, как выясняется. Поэтому и потери у них были очень большие.

А мы же в окопах. Уж лучше быть в окопе с автоматом, чем с РПГ в поле. Поэтому тот человек, который придумал выкопать окопы в Семёновке, хоть может быть на него смотрели как на дурака – был очень прав. Мы, моторовские, выкапывали окопы ещё глубже. Потому что украинская армия совершенствовалась. Сначала она просто накидывала. Дальше она накидывала специальными боеприпасами. Потом накидывала всё точней и точней.

Но правильный окоп спасал. У нас были ранения у двоих или троих, но очень лёгкие. Да и это случилось, когда танк попал прямой наводкой. А всё остальное, когда прилетало – а прилетало в минуту один раз – не принесло нам никакого вреда. Поначалу мы ещё считали, сколько раз упало по нам, но потом уставали и останавливались. Потому что цифра за 50 переваливала буквально за час. Стреляли очень много, и у нас не было потерь только благодаря окопам. Никакого чуда, никакой уличной магии. Только окопы.

– А страх? Ты же гражданский человек, и вдруг оказываешься под постоянным обстрелом и, более того, начинаешь под обстрелом жить… Чтобы понять, что окопы могут спасать, надо было немало там времени провести.

– Слава Богу, ощущения, что мне не страшно, у меня так и не появилось. Я всегда опасаюсь людей, которые говорят, что им не страшно. От них нужно подальше держаться. Конечно, мне было страшно, потому что я не собирался умирать. У меня есть для кого и ради кого жить. Когда к Мотору приходили новобранцы, он их отправлял на передний край, и мы им смотрели в глаза и спрашивали: «Тебе страшно?» Когда человек говорил, что нет, всё нормально, – мы его сразу же отправляли обратно. А когда человек честно отвечал, что ему страшно, мы ему говорили, просто два дня побудь с нами. Тебе не надо будет никуда высовываться. Если ты скажешь – это не моё, – мы тебя отправляем назад. Страх естественен.

* * *

– А ты оружием-то умел пользоваться на тот момент?

– Только как парень, который вырос в Грузии. Пистолет, автомат, нож. Но никакой специальной подготовки у меня не было.

– А там кто-то был среди вас с опытом? Помимо Моторолы.

– Не сказал бы, что там были люди с боевым опытом... Были взрослые люди, но не на Семёновке, а в самом Славянске. Я не знаю, где они сейчас. Но они, к примеру, с идеальным знанием дела объяснили, как правильно построить из мешков нужные заграждения. У них был опыт, но никто из них не распространялся о нём. Да я ни у кого не хотел ничего спрашивать. Потому что если начинаешь спрашивать, то каждый второй – спецназовец, каждый первый гэрэушник и через одного какой-то спец. Поэтому уже ни у кого ничего не спрашиваешь, а когда возникает какая-то ситуация, ты видишь, как человек себя ведёт. Сразу становится всё понятно.

У нас были ребята, которые были очень любопытными. Вот наш ополченец видит с той стороны танк, и он тут же просит со Славянска привезти распечатку информации про этот танк. Он изучает: ага, сколько скорость перезарядки, какие боеприпасы, это так, а это вот так. Просто любопытствующий человек – тот же Боцман. И это любопытство было небезосновательным, потому что, когда был бой, ввели танк украинский – мы в него семь раз попали. Один раз прилетело с ПТУРа, всё остальное прилетело с РПГ – но танк уехал своим ходом.

У него только башню заклинило. И после этого задумались – а как же так? Вот ракета, точно видели, что она попала – а он уехал. Оказывается, если попадаешь в одно место, то это танку не навредит, нужно бить в другое место. Мы всё это узнавали по ходу дела. Люди с военным опытом скажут, что это и так совершенно понятно. Но это вам понятно, тем, кто учился в военном училище. А мы познавали всё на практике.

Сначала, когда я попал в Семёновку, у ВСУ были только миномёты. Потом появились «Грады», потом миномёты более крупного калибра, потом фосфор, потом зажигательные, потом ещё более крупные миномёты. Танки следом появились. Я никогда не забуду тот случай, когда мы шли, шли всякими окольными путями, потому что первая линия была вся простреляна. Мы шли, и тут, представляете, сбоку по диагонали вы видите периферийным зрением дом метрах в тридцати от вас. И он безо всякого шума на ваших глазах рушится. Я остановился, потому что не понял, что произошло. И только через секунды две-три ты слышишь выстрел – бабах! Боцман меня толкает – ложись! Это танк стрелял. Я думал выстрел сразу слышен. На самом деле дом разрушился и только потом я услышал выстрел.

Все эти трансформации происходили с нами в Семёновке. И я могу смело заявить, что этот опыт был круче, чем у людей, которые были в Чечне. Разговаривал с уважаемыми людьми, с ветеранами, – они слушали и говорили: всё, что ты рассказываешь, – это делали мы, когда были федералами, а вы, ополченцы, оказались на месте «духов». И теперь, говорили мне ветераны Чечни, мы понимаем, как «духи» страдали.

Поэтому люди, которые вышли из Семёновки, имели сумасшедшую боевую практику и настоящий боевой опыт. Моторовские люди – мы везде закапываемся. Когда в Углегорск приехали, первым делом что я увидел? Что ополченцы без лопат. Просто поле. И я смотрю – ну это же жесть, где там прятаться? В итоге, ребята за это сильно поплатились. Неважно, какой у тебя ангел-хранитель и какая у тебя степень защиты. Лучше выкопать окоп.

* * *

– Когда вам впервые задали вопрос: грузин, что ты здесь делаешь? Иным может показаться, что для тебя это чужая война.

– Сразу задали, – улыбнулся Таймураз. – И всякий раз задают. Единственный человек, который не задавал мне этого вопроса, был Мотор. Когда мы с ним познакомились, он спросил – ты кто по национальности? Говорю: грузин. Он: ну и отлично!

– А сами себе такой вопрос вы не задавали?

– «Что я делаю здесь, грузин?» Я не могу себе такой вопрос задавать, потому что у меня дети родились в России, они граждане России. Я же понимал, что то, что происходит здесь, – это может быть в Ростове, в Краснодаре, где угодно это может быть.

– С грузинами не приходилось тут сталкиваться?

– На другой стороне были и русские чистокровные. Нет, мы с грузинами не пересекались.

– Под Широкино грузинскому подразделению хорошо досталось.

– Вопрос был: видел или нет. Ответ: нет. Другое дело, что было бы, если б довелось бы. Но ведь тут ты не разделяешь: и с той стороны православные люди, и с этой стороны православные. Если мы уже не делим веру и стреляем друг в друга, то как я могу сказать – я вчера с вами стрелял, потому что там грузин не было, а сегодня – не могу.

– Вы воцерковлённый человек?

– Я не афиширую этого и не ношу как предмет гордости. Но я осознал, как это всё важно именно на войне. Потому что все люди, которые так или иначе поплатились, – они грешили очень сильно. Очень примитивно, но очень сильно пренебрегая элементарными вещами.

– Есть такая прямая связь между грехом и наказанием, и она работает, да?

– Абсолютно. Она есть… Мы жили – ночевали и дневали – в окопах, а позади нас был посёлок Семёновка. Там стояли ухоженные дома. А что тебе нужно, когда ты живёшь в окопе? У тебя вода, еда и то примитивная, потому что тебе не до еды. И тебе не нужно больше никакой роскоши. Ну вот что ты там можешь в доме найти? Подушку, одеяло, игровую приставку?! Поэтому у нас не было желания заходить в дома, смотреть, проверять: нам ничего не было нужно.

Но отдельные люди рассуждали так: я сейчас это возьму, потому что лучше это будет при мне, а потом, если что, выкину. Я видел таких, которые плеер старый притаскивали – «Смотрите, сейчас приедут ребята, и я попрошу батареек!» Даже желания не возникало взять этот плеер послушать. Что за бред? Но такие люди попадались.

Попадались и такие, которые думали, что я сейчас здесь перекантуюсь, потому что дома имелись какие-то проблемы. Кто-то хотел получить оружие в свободное пользование, а потом спрашивал, а можно ли в город съездить, привезти крупы, что-то ещё? Да, можно, оставляй оружие и езжай, зачем оно тебе в Славянске? Оружие здесь пригодится.

Думаю, в любой естественной среде: в тюрьме, на войне всегда очень легко вычислить человека. Фальшь скрыть очень сложно. Мотор сразу в этом отношении строг: у нас не было никаких алкоголиков. У нас никто не употреблял. Все понимали, что просто за употребление может приехать Мотор и прострелить ногу. И никто ему за это ничего не сделает.

* * *

Таймураз, замечаю я, часто произносит слово «просто». Но ничего простого в нём самом, конечно же, нет. Он сложно организованный и сложно думающий человек.

Всякий раз, когда я встречаю подобных ему среди ополченцев (а такой типаж имеет место быть), я со смехом вспоминаю расхожую в нашей «прогрессивной» среде идею о том, что со стороны Украины воюют лучшие люди страны – бизнесмены, журналисты и оперные певцы, а с этой – алкоголики и охлос.

Великая глупость – недооценивать противника. Наши «прогрессивные» блогеры эту ошибку совершают. Украинская публика покупается на эту дешёвку. Люди любят, чтоб всё было просто. Но, пожалуй, несколько проще жить тем, кто живёт сложно и думает сложно.

Преуспевающий московский бизнесмен, говорящий на нескольких языках – вот этот самый Таймураз – думает сложно, но любит формулировать так, чтоб смыслы казались прозрачными.

– Я живу по принципу, что всё хорошее притягивается к хорошему. Я оказался в той ситуации, когда я оказался там, где я хотел, и где мне было комфортно, – говорит он тихо и оттого ещё более убедительно. Повторы в речи и тавтологию он использует осмысленно; и это придаёт его словам новую степень убедительности. Он говорит без кавказского акцента, но сама манера себя держать, строить речь – неизбежно выдаёт в нём кровь.

– Что было с вами, когда оставили Славянск?

– Получилось так, что мы разделились с группой. У нашей группы ещё до выхода из Славянска был Ямполь. Такое стратегическое место, перекрёсток, который вёл в Краматорск, Славянск, в Донецк и ещё куда-то. Там отличные леса, отличная почва, чтобы закопаться и охранять там всё. Мы приехали туда, когда уже первая атака состоялась. Было очень много потерь, как с нашей стороны, так и с их стороны. Пока мы пытались вникнуть, как тут обстоят дела, пошла вторая волна атаки.

Мы стали заложниками этой ситуации, пришлось принимать бой. Вечером пришло понимание, что кроме нас, моторовских, никого больше тут нет. Ну, мы остались и остались. Мы были люди, не привыкшие отступать – тем более, что оружия там было очень много. На Ямполе – я могу дать этому оценку – было очень глупое командование, потому что имелось очень много оружия, очень много боеприпасов, но всё это не помогло, потому что состав не был на местах.

Там проходила дорога: когда началась атака, состав не был на своих местах, и вели бой кто как и откуда мог. Когда мы там оказались под вечер, мы поняли, что мы одни, и пешком отходить очень долго. К тому же мы все были не местные и даже не знали, куда идти. Телефонов у нас так и не было, раций тоже. Мы начали собирать БК, нашли там единственную возвышенность и попытались на ней закрепиться. Стали копать окопы по старой доброй памяти.

Ближе к ночи пришёл человек, привёл с собой семерых и сказал, что, кроме нас, больше вообще никого нет на всей территории, и Стрелков дал приказ отходить. А там квадрат ну километра четыре – такой огромный плацдарм. Мы говорим, что нам он такой приказ не давал, и что у нас и связи-то с ним нету. Он тогда набирает его при нас, тот подтверждает, что дал всем команду отходить.

Мы говорим: ладно, но нам Мотор ничего не говорил, давайте ему звонить. Позвонили Мотору, он сказал, что действительно все начали отходить, что завтра та сторона ещё не успеет мобилизоваться, но послезавтра они начнут наступать. Но отойти мы уже не сможем, потому что нам нужно будет пройти прямо через армию ВСУ.

Мы тогда ушли в лес и шли, три ночи провели в лесу и на четвёртый день вышли на связь. Мотор сказал, что нам нужно выбираться: дали нам человека из соседнего населённого пункта, и мы вышли с Боцманом и с нашей группой в Северск.

Когда мы пришли в Донецк, так получилось, что мы попали в личную охрану к премьер-министру Бородаю. У нас был достаточно серьёзный боевой шлейф, и нам легко было попасть в охрану. Мы остались у него в охране до самого его выхода, который был в августе. Тогда мы вернулись в «Спарту».

* * *

– Самая стрёмная ситуация на этой войне где у тебя была?

– А вот в Ямполе была ситуация: когда мы приехали и случилась вторая атака. Ну, чтобы вы понимали, на весь Ямполь приехал камаз моторовцев – а там настолько большая территория, что это просто ни о чём. Я был в расчёте АГС – у меня было подчинённых два человека. Боцман был в расчёте РПГ. К нему подошёл местный житель и говорит: пойдёмте, я покажу вам танк. Боцман пошёл сжигать танк. А я выбирал позицию для АГС, чтобы встречать пехоту. И вот на каком-то уровне – а на войне всегда интуиция играет очень важную роль и к ней нужно просто прислушиваться, – вот в какой-то момент я понял, что мне здесь вообще не нужно находиться, никакой пехоты здесь не будет, и мне нужно идти искать Боцмана.

Я забрал свой расчёт вместе с орудием и мы пошли искать Боцмана. Я даже не знал, куда он направился. Мы просто двигались в какую-то сторону, интуитивно. Я шёл, шёл и в итоге смотрю – навстречу идёт Боцман с такими вот огромными глазами. «Там, – говорит, – не просто танк, там целый взвод стоит, и они готовы идти на нас наступать. Меня, – говорит, – этот придурок вывел, сказав, что там один танк. Я выхожу, а танк дулом на меня смотрит».

А Боцман, чтобы вы понимали, он такой ярый, всегда готовый ко всему: сжечь танк – это же такое счастье…. И он, экипированный, в полном обмундировании вылезает на горку, карабкается, тащит с собой заряженный РПГ, встаёт в полный рост и замирает, потому что на него смотрит дулом танк, а сзади стоят ещё два БТРа, и ещё пехота, они там разговаривают между собой.

И Боцман говорит мне: «Понимаю, что забивать сейчас танк, который на меня смотрит, – бессмысленно. Себя запалю – сто процентов. И не выстрелить тоже нельзя, – говорит, – я же уже вылез, и РПГ заряженное. И я понимаю, что уже и люди начали на меня смотреть с явным удивлением». Ну, то есть это всё на самом деле длится секунды, но вы в это мгновение как будто проживаете какой-то этап жизни определённый... И он в итоге выстрелил и давай быстро сваливать. Там переполох, начался кипеж. Я говорю: «Боцман, нам не нужно реально находиться на этом месте, потому что это ни к чему не приведёт». Он говорит: «Да я видел, сколько их там – никакой АГС их не размотает».

Всё это время мы стоим возле дороги, в зелёнке. И тут слышим приближающийся к нам гул. И видим: мчатся четыре БТРа. И они нас тоже увидели. И представьте: вы стоите, начинают пролетать БТРы мимо. А у тебя только автомат. То есть вообще ты ничего не можешь сделать. Ну что в такой ситуации сделаешь? Мы просто тупо падаем, каждый в какой позе успел, в такой и упал. И только мы упали, по нам начинают стрелять. И все эти БТРы, которые проезжают, они все стреляют в нашу сторону – беспрерывно…

Когда наступила тишина, мы встали и смотрим – живые. «Ты живой?» – «Да». «Ранен? – «Нет». Как это вообще возможно было?! А на самом деле чудо произошло, потому что там был перепад ландшафта и пушка ниже уже не могла наклониться. Они максимально низко поставили пушку, но угол был такой, что пули всё равно прошли мимо. Все пули всех БТРов, они же ехали друг за другом, шли под одним углом, и ни одна пуля в нас не попала.

Но если в тебя стреляют четыре БТРа на ходу, ты слышишь, как пролетает каждая в отдельности... Когда мы встали – мы были просто в шоке. У нас была такая радость, что мы живы. Вот этот вот вдох... знаете, я сейчас вам это рассказываю и как будто сейчас там снова нахожусь... это непередаваемое ощущение. Это было, наверное, не самое стрёмное, но это было очень впечатляюще.

(Здесь стоит уточнить, что бойцы ВСУ в Ямполе элементарно не поняли, сколько против них идёт. Они просто сбежали. Боцман напугал их одним РПГ. И когда они мимо проезжали на БТРах – они отступали. Просто их некому и не на чём было нагонять. Ну и закрепиться было нельзя такими силами).

* * *

– Что ты можешь сказать о боевых качествах украинской армии?

– В донецком аэропорту единственные, кого я зауважал, – те ребята, что после штурма аэропорта остались на втором этаже. Жалко, конечно, что их в живых нету, в том плане, что они не смогут рассказать о том героизме, который там имел место. Потому что, во-первых, у них была возможность уйти, во-вторых, у них была возможность сдаться, и в третьих, они могли выбрать какой-то свой путь. Но они выбрали свой единственный путь – стояли до конца.

Ребята, которые остались там, на самом деле – они должны быть настоящими героями для нынешней Украины. Мне было очень смешно – и это был циничный смех, когда я слышал, как украинские СМИ говорили: нет, аэропорт наш, никакого штурма не было. По украинским каналам рассказывали, что всё нормально, ребята там. А ребята на самом деле были уже не там. Они уже давно на небесах. И вместо того, чтобы увековечить их фамилии, их сделали никем. Совершенно никем.

Правда о сражающемся Донбассе от Захара Прилепина. Часть 3

Донецкий аэропорт. Фото Таймураза

Это единственный случай, который у меня вызвал уважение. А всё остальное… Вот в Дебальцево выходят из частного сектора их пленные, которым сказали, что они могут сдаться, что ничего им не будет. До последнего они отстреливались, и когда поняли, что кольцо зажимается, и пули прилетают не только в стены и окна, а уже точно рядом с ними ложатся – они начали выкидывать автоматы из окон – «всё, мы сдаёмся». И они выходят с рюкзаками какими-то баульными. Куркульство какое-то!

Я думал, может вдруг сейчас один идейный с этим рюкзаком подорвётся там, где толпа наших стоит. Начинаем проверять, а там – постельное бельё. И оно не то, что ветошь, которой можно оружие протирать, а, знаете, мятое такое бельё, которое даже не разглаживается. Почти как занавеска, такого качества. Зачем оно тебе? Ты сдаёшься – но ты сдаёшься с вещами! Чужими! Вы представляете, что у человека должно быть внутри, насколько он должен быть духовно богат, чтобы такой поступок совершить?..

* * *

– Все эти годы, с 90-х, у Вас так и оставалось грузинское гражданство?

– Да, я регулярно ездил и получал визу и возвращался обратно.

– А сейчас Вы столкнулись с тем, что если поедете туда – Вас посадят.

– В Грузии по просьбе Украины в отношении меня возбудили уголовное дело: я пособник террористов, способствую убийству мирных граждан. Сделали запрос в Грузию, выслали мою фотографию: это ваш гражданин? Пришли к моему отцу: а где сын? А у меня квартира и машина в Грузии есть. На меня оформлены. Отец говорит: он уехал уже давно в Россию, и я не знаю, где он. Они ушли. Через пару дней вернулись и сказали, что вот постановление: «...Машина арестована, на ней ездить нельзя. И квартира тоже арестована. С ней тоже делать ничего нельзя. Пускай приедет. У нас есть к нему вопросы».

(Вопросов у них нет только к тем грузинским военнослужащим, что воюют на стороне ВСУ).

– Вы сейчас уже не в армии ДНР?

– Армия – это не моё. Воевать – это одно, армия – это совершенно другое. Для профессионального военного армия – это как экзамен, к которому его готовили, и затем он применяет свои знания. А я человек не военный. И в 37 лет идти в армию странно: я не вижу никаких перспектив для карьеры.

– Но могут сложиться какие-то обстоятельства, что вы возьмёте в руки оружие?

– Да, конечно. Более того, в другой стране я вряд ли возьму в руки оружие, только здесь. Потому что этот этнос мне знаком. Да, я грузин и этого не отрицаю. Но мне не чужды русский язык, русский мир, русская культура. Я вырос в стране, которая была многонациональна. Никто не говорил, что Грузия должна быть для грузин. Я это всё видел – и это приводит к очень плохим последствиям.

– Как вы смотрите на российско-грузинские отношения?

– Они преодолимы. Когда в Грузии придёт один человек и скажет, что пора снять розовые очки и понять, что мы не вернём Осетию, мы не вернём Абхазию. Нужно к этому реально подойти и признать. Так же как и Украина должна признать, что она потеряла Донбасс. Хотят жители вернуться или нет – это уже будет их решение. Но сегодня никто не горит желанием. Их куда больше устраивает даже ДНР, лишь бы не быть в составе Украины.

– Мне кажется, что элементарное нежелание быть в составе страны, которая ведёт себя как неродная, и желание сохранить свою идентичность – вот что было причиной войны. А не «фашизм на Украине», про который надо говорить крайне аккуратно. То, что в стране есть пять процентов зигующих маргиналов, не делает всю страну фашистской.

– Когда начинают рассказывать, – говорит Таймураз, – что они воюют с фашизмом, у меня лично это взывает улыбку. Хорошо, с каким фашизмом ты воюешь? Где ты его встречал за столько времени? Если ты его не встречал, то как ты с ним воюешь? Либо его нет, либо ты не с теми и не там воюешь.

* * *

Я допиваю своё пиво, Таймураз спокойно ждёт: если есть ещё вопросы, он готов отвечать; если нет – и не надо. Он явно не испытывает ни удовольствия, ни раздражения от своей роли. Ну, задали вопросы, ну, ответил. Его жизнь – где-то в другом месте. Точно не в воспоминаниях о том, какой он славный воин.

Он восстановил свой бизнес в Москве. Со странным чувством представляю, как он сидит, безупречный джентльмен, на каких-нибудь переговорах, и напротив его коллеги – наподобие его или чуть похуже джентльмены. И даже не подозревают, что перед ними «международный преступник» с гражданством «непризнанной террористической страны», отсидевший на подвале с неплохой перспективой остаться там навсегда, участвовавший в боях под Семёновкой, в боях в Ямполе, в боях под Дебальцево и в жуткой одиссее в донецком аэропорту. И все эти джентльмены – они думают о себе, что они – люди одного порядка, одного опыта. А они – сплошь и рядом сытые, взрослые дети, с ничем не подтверждёнными понтами.

Правда о сражающемся Донбассе от Захара Прилепина. Часть 3

Таймураз справа

Но это я так вижу. Таймураз наверняка ничего такого даже не думает. Зато подросший сын его, наконец, увидел отца воочию и смог его обнять. (Семён Пегов очень смешно рассказывал, как Таймураз при любых обстоятельствах вытребовал у военкоров скайп, чтоб поговорить с сыном. Он говорил с ребёнком при первой же возможности. Правда, у Пегова возникло ощущение, что сын этот у Таймураза не единственный. Но мало ли что там может показаться военкорам).

Новую жену Таймураз нашёл здесь, в Донецке. У новой жены уже имелась дочка на тот момент.

– Теперь у тебя есть приёмная дочь? – переспросил я.

– Это моя дочь, – ответил Таймураз очень мягко, но с таким убедительным ударением на слово «моя», что я, даже если б хотел, не стал бы эту тему продолжать.

И я спросил про другое. Указав на кафе, где сидели вполне себе сытые и довольные молодые люди, скорей всего, никогда не бывшие на передовой, я поинтересовался:

– А тебе не кажется обидным, что все эти жертвы и все эти смерти были… вот ради них? – я кивнул в сторону людей, – Они ведь ни за что и никому не благодарны.

– Это не ради них, – ответил Таймураз. – Вот смотри, у меня есть видео…

Он взял свой телефон и нашёл какой-то ролик. Там ополченец Таймураз – высокий, такой же, как и сейчас, спокойный, в идеально сидящей на нём форме, – из подвальных помещений побитой хрущёвки выпускает женщину и её дочку – они там прятались четыре дня, пока из города не выбили украинских силовиков. И вот мать и дочь выходят на свет, почти на ощупь, жмурятся, они очень удивлены и, кажется, счастливы. Насколько возможно быть счастливыми в таких обстоятельствах. Таймураз говорит им:

– Больше не бойтесь.

Честно говоря, я не слышу, что он там говорит, но, кажется, именно эти слова.

Источник

 

 

Захар Прилепин о событиях в Донбассе Украины

 

 

Захар Прилепин. ДОНБАСС, Апрель 2015 (часть 1)

 

 

Захар Прилепин. ДОНБАСС, Апрель 2015 (часть 2)

 

 

Захар Прилепин. ДОНБАСС, Апрель 2015 (часть 3)

 

 

Более подробную и разнообразную информацию о событиях, происходящих в России, на Украине и в других странах нашей прекрасной планеты, можно получить на Интернет-Конференциях, постоянно проводящихся на сайте «Ключи познания». Все Конференции – открытые и совершенно безплатные. Приглашаем всех просыпающихся и интересующихся…

 

Поделиться: